Скай — огрызок клички, даже не имя. Удобно, практично и коротко. У нее было другое имя, наполненное смыслом настоящей жизни ровно восемь лет. Теперь осталось оно — Скай. И осколок неба, единственный спутник каждого ее пробуждения. Уроженка Джурны, дикого мира на задворках Сементум Пасифик, Скай обладала всеми качествами родной земли — неукротимостью нрава, позволяющей в какой то мере отказаться от ненужных созерцательных и созидательных благодетелей, ловкостью и гибкостью, обусловленными жестокой борьбой за шмат сырого мяса и безопасный глоток мутноватой воды, выносливостью, от которой зависила сама жизнь — долгие переходы племен по бесплодным землям выдерживали только самые стойкие. Или самые упрямые. 

Эмбер была одной из пяти оставшихся в живых детей, выводка последнего пути перед затяжной засухой. Ее племя кочевало в тень далеких скал, преодолевая почти весь материк — меньший из двух на Джурне. Дни менялись, менялись ощущения, менялись сезоны — вечным оставалось только небо. Его почитали и страшились самые сильные племена, преклоняя колени и опуская взгляды перед посланниками незамутненной лазурной бездны. Скай верила, что где-то на вершине огромного купола, скрывающего Джуну от ужасов извне, обитает золотой бог. Все люди ее племени в это верили, хотя и не все слушали слова посланников. 

А посланники божества говорили много, роняя в колеблющееся марево стоячего горячего воздуха тяжелые, но удивительно красивые в своей инности звуки слов. И возносили тленные оболочки к стопам божества, щедро оделяя избранные племена своей милостью и дарами. 

Посланники приходили часто, представляя единственным урожаем бесплодных пустынь самых отчаянных и сильных детей — так Эмбер простилась с двумя братьями, еще будучи не слишком крепкой на ногах. 

Небо безжалостно и невозмутимо смотрело в глаза крошечной песчинке этого дикого мира. А потом и ее сгребла не ведающая ласки, чужая железная длань, навсегда оторвав от песчаных бурь, ночных заморозков, стремительного бега во спасение или же погони для удовлетворения голода. 

И в этом приблизившемся небе растворилась вся лазурь — оно встретило Скай ледяной тьмой, всматривающейся в дочь Джурны несметным количеством сверкающих глаз. 

Скорее всего, вся ее жизнь была чистой воды выдумкой, потому как легкий бег по зыбким барханам прошлого не имел ничего общего с настоящей реальностью стального ящика. Впрочем, не было ничего общего и у боли — той, что, возможно, Скай испытывала, спотыкаясь и раня ладони о скальные выступы, — и той, что вместе с кровью становилась ядом. Яд жил в ней, вскрывая сознание мелкими болезненными осколками, рвущими изнутри каждый сосуд, каждую артерию, яд бился в ней ритмом двух сердец, оглушительно колотящихся о ребра. И эта новая ее кровь, эта густая патока, проникшая в каждый орган парализованного тела, то сминала реальность, обманывая несуществующей приманкой желаемого, то расправляла этот скомканный фрагмент и давала звонкую пощечину, колотясь комом пены в горле. 

Эмбер исполнилось семнадцать, когда узкая щель ее неба сдвинулась в сторону и вниз. Ее длинное, худое, гибкое и жилистое тело воспарило и ударилось об еще одну реальность. Подобралось, выхватило слишком резким взглядом угол, преодолело расстояние до опоры, ощерилось, немыслимо напружинившись и втянув впервые за девять лет покоя и разговоров с божеством. 

Потом ей позволили учиться ощущать — и отобрали ощущения, словно бы это была еда или питье. Сильные, страшные тонкие руки Скай были чужими, не беспокоя обладательницу неуместной информацией о холоде или болезненном ожоге, шелковистости волос или грубости очередного, вернувшегося в эту реальность, рубца на теле. 

Скай не испытывала удовольствия, ровным неподвижным стылым взглядом созерцая изо дня в день медленно наливающиеся силой конечности, поочередно давая им немыслимые нагрузки — и не чувствуя их. Она ощущала лишь текучую песню яда. 

Божество было к ней благосклонным, оно существовало во всем, что запоминал взгляд Эмбер, во всем, что с болью закрепляло ее тело, давным давно ставшее дожидающимся своего часа оружием. Реальность же вновь пряталась за узкой щелью тесной коробки, холодной, темной, знакомой. И сны об изнуряющих боях отступали — юная женщина вновь бежала по осыпающимся волнам песка, подхваченная пронизывающим горячим ветром, а в ее глазах отражалось небо. 

Она не знала понятия «терпеть». Терпеть могли только те, кто не принимал. Божество нужно было слушать. Отдаваться его силе и принимать его мир. 

Яд в крови, ток которой Эмбер умела регулировать, шептал ей все, что стоило знать. Приоткрывал крышку, ненадолго выпуская ее в нереальный мир чуждой скорби, которую надлежало искоренять, очищать бездонное небо от грязи, от сомнений, — лишь ясный свет должен был литься вокруг, лишь он позволял видеть истину. 

Иллюзия не успевала за движениями Скай, ее смазанная картинка останавливалась тогда, когда изящные пальцы девушки, управляющие нейро-перчаткой, смахивали с кончиков лезвий бурые капли грязи. Тугие волокна мышц не ощущали отдачи от стрельбы. Но жила Эмбер ради благословенного мига — божество дарило ей эту невероятную эйфорию, ощущение, настоящее, собственной нужности и справедливости, яркое, искренне-болезненное, вспарывающее сознание рваной раной — колоссальный впрыск адреналина гнал яд во всем теле, — она падала в бездну такого близкого неба. 

А цена... Она оставалась всегда одной — лежать под крышкой, с узкой щелью, крепко скрученной и охваченной паутиной трубок и трубочек. Яд тек медленно, дверь в иллюзию захлопывалась, отпуская Скай в объятия родной пустыни, оставляя перед ликом божества. 

Но и милость силы никогда не бывает бесконечной — Эмбер оступилась в своем полете. Прыжок, жестокий удар, лопнувшая вздувшимся кровавым пузырем иллюзия, шум, сильнее прежнего, затопивший, забивший не только уши, но и хлынувший в носоглотку, яд, предавший ее, колотящийся в и рвущийся сквозь каждую пору кожи...