|
Фералас... Благословенный край нежно-лилового свечения, трепещущий оркестр шепчущих живых деревьев и песен робких дриад... Хрупкий баланс природы и ее мудрых первенцев. Дарнасус — одинокая звезда млечного пути, упавшая в крону Великого Дева. Полны изящества и зыбкой красоты твои храмы и дворцы...
Мерцают благословенные воды, впитавшие все оттенки ночного небосвода, теплый ветер перебирает невидимые струны Хранителя-Древа, и льются голоса жителей столицы народа ночных эльфов, подобно различным инструментам...
Праздничная ночь, тихое и величественное торжество — истаял для многих нескончаемый сон-путь Исеры-Сновидицы, вернулись из Изумрудной Бездны спутники и отцы, братья и возлюбленные, исполнив клятву Аспекту. Улыбками одаривает их каждая женщина, даже бледный лик Великой жрицы перестает напоминать маску скорби.
На таинства Пробуждения не допустили детей, — лишь пара огромных глаз неуловимого, сине-аметистового оттенка созерцала ритуалы в Кругу Друидов. Тоненькие пальчики отгоняли в сторону бархатистые листья: малышка старалась не пропустить ни единого жеста или слова древних напевов и наглядеться на почти истаявших из памяти родных, возвращающихся в реальный мир.
Песнь не стихала. Изумрудное свечение, окутывающее присутствующих в кругу светящейся паутиной, то едва мерцало, оседая на землю, то покорным вихрем взмывало над головами зыбкими звездами.
— Ай! — Даже испуганно-негодующий возглас получился тихим, полным разочарования. Из куста за острое ухо девочку извлекла мать, бесшумно подошедшая со спины.
— Мне вполне понятно твое желание оказаться вместе со всеми, однако, ты знаешь... — Порицательный монолог оборвало сопение, гарантирующее обильные слезы.
— Знаю-знаю... -Аметисты влажно блеснули, — Уже ухожу...Матушка, но почему же тогда Къельвисса там, с отцом, а я... Я младше совершенно немножко! — Слезы переполнили чашу самоуважения и заструились обильными потоками по нежно-лиловой коже.
— Ты повторяешь это ежегодно, Шадэ... — Ласковые руки матери обняли, притянули к себе, Но время, когда распустится твой лотос в водах Вечности настанет еще не скоро. Ты еще так юна и наивна... Не торопи Ноздорму, бесконечно ждать тяжело, особенно сердцем. — Голос Сирины подобно флейте лился, убаюкивая обиду и детское горе. Худенькие плечики вздрагивали все реже. — Пойдем, я отведу тебя домой.
— Матушка, ты споешь мне? Пожаааалуйста! — Высохли слезы, — Про войну и про драконов!
Эльфийка удивленно приподняла бровь: ее младшая дочь очень любила старые грустные баллады ночного народа, накопившие горечь и боль ошибок и потерь. С самого рождения выразительные глаза Шадэ беспокоили Сирину сосредоточенной серьезностью, стоило ей запеть или приняться рассказывать сотканную древней памятью легенду.
Устроившись в удобном гамаке на увитой цветами и лиственными лозами террасе, малышка грезила о давно минувших временах, побуждая робкую еще фантазию рисовать суовые мудрые лики героев и их великие свершения.
— Матушка... — Сирина не сазу услышал оклик, захваченная куда более близкими воспоминаниями, — Матушка!
— Да, Шадэ. Прости, я, кажется, немного заблудилась во времени...
— Ты ведь все помнишь? — Конечно, Бабочка, — улыбка тронула губы эльфийки слабой тенью.
— А других ты помнишь? Тех, что ушли? — У девочки получалось вложить в обозначение врагов толику упрекающего презрения и хорошо скрытой заинтересованности.
— Помню. — Нехотя откликнулась Сирина. Едва ли сможешь забыть когда-нибудь цвет и гордость своего народа, мудрых и одаренных. Как никогда не похоронит память надменность, гордыню, обуявшую тех, кто внес раскол не только в родную кровь, но и в мир.
— Как же они теперь? Элуна отвернулась от них?
— Скорее, они от Элуны, Шадэ. Ты еще только вступаешь в этот мир и многое еще скрыто от твоего юного взгляда... А со многим, я надеюсь, ты никогда не столкнешься...
Малышка задумчиво умолкла, всматриваясь в окончательно поглотившую столицу бархатную тьму, в которой, как дар лунной богини, созерцали звезды и узкий серп месяца, филигранно-тонкий, острый и сегодня особенно укоризненный.
Она знала, что мать, будь ее воля, не отпустила бы свое дитя и за ближнюю стену города. Прошло много времени — почти истаяла горечь потерь последнего крупного конфликта, однако, на границе с Ордой продолжали гибнуть Стражи и смелые наемники из союзных государств, а мирные поселения приграничья уже не могли таковыми считаться.
Дарнасус не пленил воображения ребенка, хотя, надо признаться, крошечное сердечко учащенно билось, воспринимая красоту благословенного края.
В тех немногих свитках и растрепанных книгах, которые отец так тщательно прятал в кроне сломленного древесного гиганта еще в Эйшенвале, Шадэ многое прочла, узнав об устройстве мира куда больше, чем из скупых и осторожных ответов родителей. Карты, конечно, устарели, но все еще сохраняли четкость контуров и красивые незнакомые названия.
Более всего юная эльфийка мечтала побывать у моря, омывающего берега Золотого Леса. Ей мстились великолепные корабли с парусами, похожими на крылья огромных птиц, и хотелось глубоко вдохнуть воздух, напоенный солоноватым ароматом волн. Совсем иным было море, холодными объятиями сжимающее побережье Тэльдрасиля.
А однажды девочка увидела союзников своего многострадального народа — друзей отца. Пием в доме был радушным, но разговоры велись осторожно, тихо и, как показалось Шадэ, с холодком страха, затаенного в вопросительных взглядах и недоговоренностях, многозначительных всплесках рук и таком неуместном кашле.
И никогда никому не выдала бы эльфийка своей страшной тайны — подслушанного рассказа паладина, убеленного сединой до срока и покрытого грубыми шрамми.
«... Они сражались, как звери! Истребляли и Плеть, и Альянс с одинаковым рвением и радостью! Что могло так ожесточить твоих родичей, Элион?!
— Они перестали таковыми считаться, сэр Манвол...
— И все же я с трудом заставил меч подняться.
— Их червоточина — порочная и безумная страсть к магии, не созидание, но разрушение несущая. И дар отравленный им Кэль’Тас предложил.
— Однако, много лет его никто не видел...
— О, будь уверен, он жив, этот лицемерный потомок Солнечных Скитальцев. И он опасен. — Малфурион...
— Да, хранитель нашего покоя. Но ты проделал долгий путь, сэр Манвол, к чему такая спешка?
— Элион, предостережение не должно быть запоздалым. Враг близко от границы, на Эйшенваль давно почила тень...»
А потом был прощальный взгляд на дом, пустующие поселения по дороге — и обдирающая душу тоска. Старший брат изредка навещал семью в Дарнасусе, торопливо, суетно... Шепот слов — матери, поцелуй в щеку — сестрам. Отец был Тимиону ближе всех и разговоры между ними длились куда дольше терпеливого выслушивания щебета прочей родни из любопытства, не всегда ведающего действительность за пределами острова.
Сирина склонилась к дочери. Неужели уснула? Пушистые ресницы полумесяцем бросали тень на скулы, дыхание едва угадывалось. Пальцы нежно коснулись жемчужно-белоснежных локонов. Вопросы иссякли, канув во взявшую свое усталость.
Эльфийка быстро покинула террасу, не искушая судьбу еще одной опрометчивой лаской, способной открыть неисчерпаемый источник вопросов, ответы на которые она предпочла бы не знать.
Стоило стихнуть шагам матери, Шадэ сунула руку в ячейку между волокнами гамака. Пальчики сдвинули досочку в полу и извлекли на свет ценнейший клад. Прощальный подарок брата — изумительная стая книга в мягкой кожаной обложке отменной выделки с набивным рисунком. Незнакомый изящный символ украшал ее, а по корешку вилась вязь чужих букв. Она знала множество руки и множество мест, Тимион же сказал, что взял ее из руин проклятого города кровавой родни.
Фолиант нес едва уловимый запах гари и чего-то неизвестно-приятного. Хрупкий сладковато-пряный аромат будоражил, навевая неясные образы.
Шадэ осторожно, словно воришка, положила книгу на колени. Вязь символов на форзаце смыкалась в фигуру огромной птицы, сомкнувшей над головой крылья. Пальчики погладили обложку, не решаясь перелистывать ветхие пожелтевшие страницы.
Губы девочки беззвучно шевелились, словно примеряясь к каждому несказанному вслух слову, интуитивно понятому, прочитанному, впитанному ясным детским разумом.
Перемены она почувствовала сразу — воздух замер, а сиреневатое свечение уступило место золотистому. Проступая, будто на подожженном пергаменте, в этом ореоле появился портрет. Малышка тихонько вскрикнула, но тут же сама себе зажала рот, осязая инный облик. А потом свечение растаяло, подчинившись нерешительности новой владелицы книги — Шадэ испуганно захлопнула ее и втиснула между коленок.
Любопытство победило здравый смысл почти без боя. Всего несколько неровных ударов сердца и аметистовые глаза эльфийки снова созерцали незнакомца, смотрящего и на нее, и словно сквозь.
Многое бы она отдала, лишь бы понять значение написанного убористым красивым почерком! Незнакомый язык ощущался напевным, чуть более резким, чем родное наречие, соединяя в себе тяжелые звуки затяжного осеннего дождя и тягучую патоку первого весеннего меда.
Девочка перелистывала страницу за страницей, и символы загорались огненно-золотистым, кто-то шорохом-шепотом золотой листвы вторил ей из глубины чужой памяти. Свечение растеклось далеко за пределы ложа, заключив Шадэ в полупрозрачную сферу, но она, казалось, уже не замечала ничего вокруг, погрузившись в его источник...
Испуганный крик поглотил пульсирующий овал янтарного цвета, фигурка эльфийки истаяла в нем чуть раньше, оставив подоспевшему отцу и матери россыпь похожих на угольки искр...
| 
877
0
