|
Как часто бой сравнивают с танцем... Ярость — та же страсть, удары — те же соприкосновения, противники сходятся, как единое целое, кружатся, разрывая такое похожее на объятие, сплетение молниеносных ударов клинками. Но бой честнее. В нем получаешь заслуженное уважение или презренную жалость. Черное и белое. Но танец...
Чем дальше Ривен уходила в размышления о природе чувственных движений бродячих артистов, наполнивших площадь родного города, тем сильнее и явней был раскол в душе, часть которой тянулась познать это будоражащее чувство удовольствия, не несущего гибельного финала, а вторая взывала к закомплексованной воспитанности.
Нет, бой был честнее.
Янтарные, с темно-золотистыми вкраплениями, глаза девушки словно бы против воли созерцали отточенные — и такие легкие, естественные движения танцующей пары. Музыканты создавали сложный ритм, в котором, ноксианка поклялась бы обломком меча, уже звучали сердца всех собравшихся вокруг людей. И ее сердечко гулко билось о барьер ребер, выталкивая обжигающую кровь, растекающуюся по венам с восхитительным чувством тепла и эйфории.
Тонкие пальцы хрупкой женщины в развевающемся алом платье давали опору всему ее воздушному телу — впиваясь в сильное плечо улыбчивого темноволосого партнера, чья собственническая хватка на талии спутницы объясняла многое. Это была неподдельная страсть. Густой румянец согревал щеки Ривен. Ее тренированное тело повиновалось воле, но желало именно этих резких и хлестких движений, с бешеной отдачей в чувственном ритме тамбуринов.
Бродячая ярмарка окрасила серую и привычную повседневность в оранжево-бирюзово-бело-синее лоскутное покрывало. Нижний город радовался возможности снять оцепенение предсказуемых будней и жители покидали задымленные таверны в угоду любопытству и скуке.
Этот сумбур и щедрость иссякнут с первыми часами невидимого здесь рассвета, под бдительным надзором безмолвной стражи. Крытые телеги покинут врата и растворятся в пожирающем небо пожаре. Таком же алом, как вьющееся вокруг стройных ног танцовщицы платье.
Ривен смущенно поскоблила обломанным ноготком кончик носа, потом потерла щеку, казавшуюся слишком горячей. Пара вновь разошлась на расстояние вытянутой руки — и устремилась друг к другу, как сходятся в смертельной схватке два убийцы.
Пальцы сами по себе отстукивали завладевший сознанием ритм на рукояти покалеченного клинка. Светлые пушистые ресницы скрыли лучащийся внутренним светом взгляд, но под веками, там, где можно скрыть любую фантазию, бушевало видение танца.
Хотя бой был бы уместнее.
С некоторым сожалением Изгнанница покинула круг гостей этого стихийного собрания и неторопливо зашагала по улице, стремясь в укромный уголок, сулящий покой и уединение с собственными мыслями. Хранящее будоражащую восхитительную дрожь тело получит награду — привычный вес меча, шаг, замах, оборот, шаг, замах...
Отчего-то сегодня тренировка не приносила удовлетворения, движения были утомленными или слишком уж плавными, грубая ткань туники липла к грудям и топорщилась влажной полосой на спине, а клинок укоризненно тяготил запястье, тыкаясь в песок под ногами.
Шаги Ривен слышала. Шуршание и скрип песчинок под тяжелой стопой не рождал образа. Уже давно она не находила отклика в душе на звуки и запахи, хотя раньше, и в этом она могла бы поклясться, любого из своего отряда признала бы с закрытыми глазами... Повадки остались, но мир изменился.
Ладонь, весомо, но мягко опустившаяся на плечо, несильно нажала. Распущенный ворот последовал за грубоватыми пальцами, коснувшимися смуглой целованной солнцем кожи. Изгнанница повернулась медленно, успев испытать укол странного разочарования — прикосновение закончилось, ускользнуло.
Все та же широкая ладонь, загрубевшая и жесткая, теперь была поднята и раскрыта. Она была пуста, но жест наполнял странно-теплый и приятный смысл. Пальцы Ривен коснулись предложенной руки, осторожно, словно изучая глубоко вложенные в кожу линии шрамов и неистребимые мозоли.
Дариус держался ровно, прямо, с неподдельным интересом разглядывая подверженное эмоциям лицо ноксианки. Конечно, бой был бы честнее. Но она хотела танца. Вторая рука осторожно обхватила талию девушки, надежно, словно предлагая опору. Приятно было даже через ткань чувствовать податливую мягкость тела.
Клинок с гулким вздохом прильнул к земле. В этом поединке для продолжения руки воительницы не было места. Ее, сереброволосую, смущенную, осторожно нежную, в самый центр площадки вел партнер, а не соперник.
А музыка все ее билась вместе с сердцем, вместе с кровью. Она ломала привычный ритм движений, оставляя скованность и неловкость позади, за пределами желания раствориться хотя бы на миг в странном единении, в объятии, имя которому — танец.
И в них была страсть, но не испепеляющая, ибо такая бережется для боя. Вместе с теплой волной доверия Ривен становится ближе и зачем-то привстает на цыпочки. Дариус легко приподнимает ее, делая пару шагов, и горячо шепчет, подсказывая следующее движение... Ради той самой улыбки, ради трепещущих ресниц, скрывающих в мгновения удовольствия янтарные, с темно-золотистыми вкраплениями, глаза.
И все же этот танец больше похож на бой. Она хочет вести и двигаться иначе, но подчиняется чужому ритму, а он учит ее танцу, зная, что атласная лента в его руках может обернуться стальной нитью.
Все медленнее, спокойней, — так наступают последние мгновения перед тем, как падет ночь. Ривен прижимается теснее, ища ускользающее тепло в объятии, Дариус с грубоватой нежностью перебирает беспорядочно рассыпавшиеся прядки волос замершей в кольце рук девушки. Шаги замирают, остается единение. Руки, привычные к древку топора, умеют быть нежными, а нежность продиктована осторожностью и щемящим полынным одиночеством. Сумерки ни с кем не делишь. Но у них теперь были рассветы.
Ривен вздохнула и подалась вверх, скользя ладонями по предплечьям. Неловкое касание и губы совсем уж неумело сходятся, мужчина медлит, словно опасается спугнуть мгновение и вернуть миру его упорядоченное движение. Искра находит в иссушенной душе благодатную пищу — чувства незнакомые, а может быть, забытые или те, которые еще никогда не рождались, вспыхивают, взгляд сталкиваются ненадолго — на краткий миг уже совместного вздоха.
Не бьется вокруг разгоряченного тела алое платье. У нее не пунцовые блестящие губы. У Изгнанницы они сухие и покусанные, теплые, требовательные, с горьковатым привкусом дикого меда. И она доверчиво их размыкает, позволяя пить этот вкус, сминать неулыбчивый рот, прикусывать, обозначая языком контур.
Так бой или танец? Не размыкая объятия, они медленно движутся, то и дело замирая, чтобы стать еще немного ближе.
Дариус предельно честен. А бои будут ждать их всегда...
| 
1493
0
