Добавлено (13.02.2017, 15:27)
---------------------------------------------
В бесплодной пустоте, в молчании она плыла к свету, обратив уродливый обросший нос чуть в сторону от звезды, и в тенях казался похожим на жадно раззявленную пасть. В который раз это повторялось? Все монотонно, все однообразно, и все охоты пиратского крейсера складываются в одну, словно в один и тот же сон, увиденный столько раз, что успел наскучить до ломоты в зубах. Но это их неизменный способ существования, единственное, что сможет свести баланс растраченного и приобретенного, чтобы город внутри корабля продолжил жить, чтобы тварь под городом не осталась голодной, чтобы чьи-то руки золотом по белому мрамору выложили еще одну главу их сомнительных побед.

Их ублюдочных жалких побед, которые на самом деле необходимость, а не подвиг, и все они не воины, сражающиеся с равными, а хищники, искусные в выборе жертв. Это как переход от незрелой юности к зрелости, это осознание, что подвиги ничего не стоят по обе стороны противостояния, когда-то поделившего пополам всю галактику. Они все когда-то хотели оказаться среди героев, а в итоге стали теми, кем стали, или погибли и сами украсили чьи-то алтари и стены своими черепами.

Мысли ходят по кругу, возвращаются к одному и тому же, и это просто стыд. Мучительный стыд перед тем мальчишкой, которым он когда-то был, который думал, что только такие, как он, изменяют правила и судьбы. На самом деле он и со своей судьбой ничего не смог сделать и теперь наверняка знал, что ничего не изменится, и каждый – только песчинка в океане подобных. Выбор только один – течь, куда следует или быть перемолотым в зубчатых стальных колесах, которые будут крутиться всегда, пока сыплется песок.

«Я состарился, да?»

Смеется в ответ, и смех отдается дрожью по всему корпусу, когда оживают маневровые двигатели. И больше ничего не слышно, один за другим глохнут каналы связи, помехи высыпают даже на гололите, нарастающий рев содрогает грохочущей стройной мелодией даже варп; вступая в битву, тварь поет.

Лязгнули замки и стратегиум начал пустеть; уходя, Камил уже не видел, как нарядный, бело-голубой шарик одевается в серебристую сеть, щетинится тонкими шипами. Он не видел, но как будто на себе ощутил один из уколов этих шипов, почувствовал, как содрогнуся корпус и чуть померкло освещение, когда вся энергия ушла на силовые поля, принявшие первый удар торпед. Он уходил вниз и вперед, и следом шли его собратья, которых он только смутно помнил по именам; он просто не желал помнить их как-либо еще, потому что каждый – только монетка, которая может быть уплачена за развлечение, а, если их останется мало, он просто сделает еще. Астартес, люди, искусственное мясо в мутных капсулах, фруктовые сады, хилые веточки в питательной среде – все продукция одного порядка, и цинизм в деле их выращивания так же необходим, как все прочие химические соединения. В этом было даже какое-то утешение, видеть, что не он один – предсказуемый зверек, запертый в лабиринте с единственным выходом. Они тоже, все до одного. И у каждого в темных глазах просыпалась жажда и голод, которые утолит только насилие, только ярость, и это – их собственный лабиринт, плод отбора и тщательно спланированных мутаций, сформировавший психику и фенотип этого странного, но такого подходящего ему племени. Они звали себя людьми Легиона и слепо преклонялись перед астартес, некоторые из которых были их предками поколения тому назад, а некоторые – были их потомками и сородичами, избранными для имплантаций. Эти люди гордились своим искусственным, тщательно выверенным происхождением и презирали всякого, кто не принадлежал к их породе. Это, пожалуй, было сложнее всего, заложить особый род ненависти, позволяющей безо всякой жалости резать любого непохожего, потребность делать это, но не повредить слепую и глухую покорность приказам, своей роли и своему месту в сложнейшей структуре их общества.

Кажется, он даже любил их, своих родных и неродных детей, такими, какими создал. Было странно осознать это именно сейчас, когда окончательно решил больше не возвращаться. Или нет, когда решил попробовать сделать этот раз последним – в конце концов, Камил был трусом, когда речь шла о том, чтобы просто поднести плазменный пистолет к виску и наверняка разрешить неопределенность своей судьбы. Он шел, смотрел на оживление, царящее в полумраке коридоров, в которых из-за обстрела был выключен основной свет, думал о том, что с ними со всеми будет, когда его не станет и только на посадочной палубе, принимая свой меч из чьих-то рук, дрожащих от тяжести или от волнения, понял, что ему все равно.

«Соната» снова вздрогнула, корпус застонал, проломленный в десятке мест, но синхронный рывок обозначил ответ ее собственных орудий. Удар уже выдернул несколько сияющих шипов из брони планеты и теперь корабль сам встает на их место, чтобы вращаться вместе с группировкой спутников. Для Хайета, стоящего в стратегиуме и раздающего распоряжения на все палубы, происходящее будет сродни тактическим задачкам из учебника. Сопровождение крейсера станет кружиться, выстраиваясь то на одну сторону, то на другую, выкусывая все новые звенья из оборонительных позиций, и даже если кто-то внизу разберет несложный шифр мигающих прожекторов на мачтах хаоситских кораблей, для них уже слишком поздно.

Хайет справится, у него неплохие задатки, где-то даже жаль, что уже не успеть научить его большему. Все приобрело невиданное ранее свойство необратимости.

«Готовность 35 минут» - мигнуло на экранах как альтернатива оглохшему воксу. Камил обернулся на приземистых, угловатых «Ястребов», безучастно ожидающих, когда их выпустят. Он помнил, как выменял эти машины на людей, по семь тысяч душ за каждую, и это были хорошие рабы, отобранные у механикусов; он до последнего торговался с Арто Ешианином Двадцать Третьим, но тот тоже умел считать выгоду. Интересно, где теперь старина Двадцать Третий? Ушел в Мальсторм, как и сулился?

Через переборки донесся крик, лязгающий, болезненно звонкий. Палубой ниже гнездились твари, куда более оживленно воспринимающие идею с орбиты спикировать на города внизу, и сейчас они, скорее всего, ползали, натыкались друг на друга и драли стальными когтями шлюзы, завывая от нетерпения. Крик повторился, но уже печальней и тише. Камил по жесту старшего механика поднял руку и указал своему отделению на их машину.

Никто их там, внизу, не ждал. Никто не ждал и странные известия, которые успели прислать станции слежения с окраины системы, кажется, большинство так и не приняло всерьез.

Даже во время самые страшных событий в большинстве миров ничего не происходит, и под каким-то безмятежным синим небом так легко обмануться, решить, что война – это то, что происходит где-то ужасно далеко. В гарнизонах уже собирались войска, но праздные жители городов все еще прогуливались по своим садам, и без страха смотрели вверх. Кто-то указал рукой с удивленным возгласом, и несколько пар глаз наблюдали, как над крышами оттормаживается нечто странное, с короткими крыльями, направленными вперед, нечто невиданное, но притягивающее взгляд, как его притягивает охотничья птица. А потом они все услышали пронзительный механический вопль, и ярко, нестерпимо ярко вспыхнул один из шпилей – кажется, это нечто разбилось о его стену, исчезло в клубах оранжевого прометиумного пламени. Но им только показалось, дракон выбрался с другой стороны, сполз по стене и вновь взвыл двигателями, а шпиль через несколько томительных минут пожара сложился сам в себя, и город потонул в клубах пыли.

В этой душной взвеси, забивающей рот и нос, засыпающей глаза, появились враги; взявшись невесть откуда, эти люди с незнакомыми знаками на почти одинаковой легкой броне стремительно разбегались группами, врывались в здания, иногда гремели взрывы и видны были вспышки выстрелов, но куда чаще – просто крики. Вой нестерпимого ужаса, потому что они убивали всех, кого могли найти. Словно похваляясь своей неуязвимостью, согласованной и слаженной работой, прервать которую, казалось, не мог никто и ничто, они выкидывали трупы из окон и скоро кое-где по дорогам стало невозможно проехать из-за мертвых тел. Мужчины, женщины, дети, старики – все без разбору, застреленные, зарезанные, разрубленные пиломечами, обожженные до неузнаваемости; в Империуме не хватит войск, чтобы стеречь каждый из миров, на который одноглазая аквила раззявила свой жадный клюв. И теперь над их телами снова поднимается вытянутая башка, тоже чем-то похожая на птичью, теперь их давят стальные лапы, острые крылья, теперь порожденное варпом создание, искаженное, измененное, сплевывает черно-оранжевой харкотиной – и все они горят. Это цена, все когда-нибудь платят свою цену. Другой дракон, сбитый, переломанный и обугленный, валялся посреди улицы, и человек с литерой «III» на лысой голове, безо всякого страха стоял над ним и только попинал ботинком зазубренное крыло, пробороздившее землю.

Крики звучали все реже – и те, что издавали их жертвы, и те, что человеческая глотка издать была бы не в силах без благословения хаоса. Кто знает, что происходило в белесой дымке, укутывающей улицы улья-столицы, единственного крупного города на зеленой планете; без связи остались и победители, и проигравшие, «Соната» что-то обстреливала в стороне от столицы, казалось, там огненные стежки соединяют небо и землю, но иногда уходила со своей орбиты на ночную сторону, чтобы остудить свои орудия, и тогда, весь ее долгий трехчасовой виток в эфир пробивалась паника. Кто-то с кем-то пытался связаться, кто-то кого-то звал, кто-то отдавал распоряжения – уже неважно, кто и кому, всем им совсем скоро уйти в забвение, в смерть. Астартес развлекались, отыскивая и задавливая эти очаги отчаянного сопротивления; кто-то и когда-то назвал их лорда-коммандера мальчиком с учебником, но, в конечном итоге, он им и был. И все его воины были мальчиками, которые по учебнику зачищали город квартал за кварталом, меняя друг друга, подстраховываясь, распределяя, роли, время, секторы обстрела одними только им одним понятными жестами.

А сам он шел по длинной улице вопреки всем правилам, совсем один, и только сросшаяся с кожей привычка заставляла держаться сбоку, жаться к стене правым наплечником, потому что на левом сиял и лупил крыльями колдовской феникс, близнец того, что глядел с нагрудника, и оба нарисованы поверх колдовских глифов, лишающих воли. Кто-то стрелял в него – Камил поднялся на пятьдесят этажей и свернул снайперу шею, швырнул тело об стену и остался стоять на его позиции, сверху вниз рассматривая взятый им город.
Дерьмовая судьба, и она подсылала ему жалких людишек, которые не в состоянии были даже поцарапать его броню, она менялась и кривилась, как будто пришпиленная к таким же колдовским картинкам – не увидишь правды, сколько бы не смотрел. И уже поздно отводить глаза, уже увяз, по уши увяз во всем этом... и в теплом полудне ему мерещится ледяной ветер Эмпирей, голоса и смех. И весь мир на ладони – возьми и обдери с него нежную шкурку, чего стоит залить эти улицы кровью, выпустить на них чудесных зверей и дев из Садов, чтобы пели и плясали в его честь.

Никому величайший из даров не был предложен, никому не преподнесен непрошено, каждый просил о нем, но кто откликнется на просьбу труса? Зачем просить со страхом, что просьба будет исполнена? Страшно оскорбить своего бога подобным, он капризен и не умеет прощать, но, может статься, все, кто был до него, тоже терзались подобным?

Он спускался вниз, перешагивая через несколько ступеней за раз, и думал об ошибках, которые так легко совершить и невозможно исправить, думал о том, как легко и бездумно было бы, если он осмелился, и усмехался себе самому, потому что знал, что не сможет. Так – точно нет.

Баррикаду он увидел еще издалека, на другой стороне кратера от выстрела «Сонаты», уже успевшего остыть и схватиться стеклянистой коркой. Перевернутые взрывом транспортники, какой-то мусор, мешки, и шорохи за ними, напряженный шепот. Чувство опасности притупилось настолько, что он даже не ожидал выстрелов, не ожидал, что три удара, слившихся в один, отшвырнут его вбок с такой силой, что застонет керамит. Не тратя время на то, чтобы встать, Камил нашел рукоять пистолета и ответил один раз – плазменный шар полыхнул белесой вспышкой, на мгновение ослепив. Еще один дерьмовый перепуганный человечек... он попытался встать и понял, что не чувствует левую ногу, чувствует только поврежденную броню, а тело словно омертвело. Три пробивших бронепластины дыры, от бедра и выше, Камил с безразличием рассматривал осколки своей мгновенно схватывающейся на воздухе крови, и из всех мыслей было только недоумение – неужели это будет вот так? Снова раздался шорох и, с неожиданно злостью вскинув оружие, он снова выстрелил, и не успел первым, удар был слабее, но его хватило, чтобы, потеряв равновесие, от ударился спиной о стену и затылком об венец и сполз вниз.
Здесь? Это будет здесь? Узкая улица, перекресток и полоса безмятежно-голубого неба над головой. Почему-то по-глупому хотелось увидеть там, в этой полосе тонкий росчерк своего корабля, висящего на сверхнизкой, но там было пусто.

Остовы машин разлетелись в стороны, подброшенные еще одним взрывом, вверх взрывной волной выбросило еще одну изломанную фигуру. За тяжелым замедляющимся пульсом, колотящимся уже где-то в горле, он не слышал всего, но ему мерещились еще шорохи, звуки чьего-то присутствия и грохот ударов. Еще мерещилась непропорционально огромная фигура, кто-то в золоте и пурпуре размахивал молотом, сокрушая направо и налево противника, которого не было видно за дымом. Камил попытался вздохнуть, но выдохнул только кровь, стекленеющую на нагруднике, на подбородке, на зубах; он вдруг понял, чего на самом деле хочет и хотел с самого начала. Просто жить. Не подохнуть в этой дыре с узкой полосой неба над головой, не измениться, лишившись половины себя, а только жить, как жил раньше, как жил всегда и не знал, а, главное, не хотел ничего другого. Грабить и убегать, торговать и покупать... он любил свою жизнь именно такой, какой она была до всех этих пророчеств, обещаний и угроз, он хотел просто остаться и оставить все таким же. Только, кажется, уже стало слишком поздно.